Воспоминания деревенского учителя

Родился я в Белоруссии. Там  раньше не было деревень, а были хутора. Ну что такое хутор, вы  представляете: изба, пристройки, сад. Когда вышел приказ о том, чтобы  всех крестьян переселить в деревни, это была трагедия. Никто не хотел.  Крестьян принуждали переселяться: заявлялись мальчики», разбрасывали  соломенные крыши, и приходилось волей-неволей переселяться в деревню. У  нас жил старик, который так и остался в землянке на своём хуторе не  пошёл.
 

Отец и мать у меня были крестьяне, а  потом - колхозники. В шесть лет я пошёл в школу, которая размещалась в  избе кулака. У него было две лошади - вот и кулак. А ученики... По  отдельности дети - ангелы, вместе - ад. Учительницу прислали старенькую,  интеллигентную, и мы над ней так измывались, что я теперь даже  представить не могу. Потом прислали всё-таки двух молодых учительниц.
 

Я  окончил четыре класса. Надо было идти в пятый класс, в семилетку в  другой деревне за пять километров. Та школа располагалась в бывшей  помещичьей усадьбе. Два кирпичных дома, заросли сирени, очень удобный  спуск к Днепру и большой яблоневый сад. Помещика уже не было, а дома  заняли один под детский дом, другой - под школу. Учились-то все вместе.  Детдомовцы не признавали никаких правил: бегали по партам, дрались с  нашими мальчиками. Был ещё цыган - атаман, судья. Он вызывал на суд, кто  его попросит, если того обижали. Многие ребята не выдерживали и бросали  учёбу. Это хотел и я сделать, но всё же остался и доучился семь  классов. Кончил школу, и надо было идти пасти лошадей, коров, то есть в  колхоз, потому что десятилетка находилась только в городе Дубровно. Но  меня отправили в школу.
 

Когда пришёл в восьмой класс, в классе  было много умных, музыкальных еврейских мальчиков. Мест не хватало, я  попал во вторую смену. Ходить за пять километров во вторую смену осенью  -очень приятно-, в ноябре распутица, потом сугробы. Просёлочную дорогу  заносило снегом. Пока не приходил, из школы, мать спать не ложилась, так  как шёл один. Она ждала, живой приду или нет.
 

К десятому  классу я возмужал. Брат пришёл из армии и подарил свои штаны и  кавалерийские сапоги. Я стал такой видный парень и даже любил сразу  троих: свою учительницу Марию Прохоровну, девочку-красавицу из соседней  деревни, через которую проходил по дороге в школу, и учительницу нашей  начальной школы.
 

В 1940 году окончил десять классов «с золотым  дипломом», медали не давали, а был формат аттестата с золотым  орнаментом. Со мной такие аттестаты получили ещё две девочки Соня и Аня.  
 

Куда деваться? В институт. Девчонки меня и подбили: «Поедем в  Москву». Собрали все документы, взяли и мои документы, и девочки  поехали. Они пристроились, куда хотели, а мне прислали вызов в институт  инженеров коммунального строительства в переулке Тверском-Ямском на  Арбате. Необходимо иметь при себе чёрную майку и чёрные трусы. Никаких  трусов до этого я в жизни не видел. У меня были посконные кальсоны, а  надо было ехать в Москву. Я нигде не был и очень боялся ехать, боялся  потеряться. Сказал отцу, а отец говорит: «Денег на дорогу я наскребу, а  жить тебе придётся до стипендии, больше денег нет». В колхозе денег не  платили, считали трудодни. И я в Москву не поехал – побоялся.
 

Явился  в колхоз и стал помощником счетовода. Через день или два пришли трое  мужиков из города, наверное, из НКВД, назвали старого счетовода врагом  народа, куда-то его забрали, а я стал счетоводом колхоза. Считал  трудодни, готовил финансовые отчёты, годовые. Я был грамотный, что-то  соображал. Газет ни в деревне, ни в колхозе не было. Но как-то попалась  на глаза заметка, что в Минске открываются курсы бухгалтеров. Всё бросил  - и в Минск. Там жил племянник по матери, сапожник. Я нашёл этого  племянника. Жена, двое детей, одна комната - и миллион тараканов. Один  даже мне в ухо залез. На другой день нашёл эти курсы. Там были всё  девочки и шесть мальчиков, которые ушли из институтов по своим причинам.  Были экзамены, спрашивали пустяки какие-то по математике. Вижу на  стенке: я принят курсантом на курсы бухгалтеров. Шесть этих мальчиков, я  в том числе сняли квартиру, договорились с хозяйкой и стали жить  коммуной. Платили большую стипендию. Я сумел купить костюм и часы.  Парень при часах. Ходили пить пиво всей толпой - это была мода у нас.  Так как я учился лучше других, мне присвоили звание - старший бухгалтер.  Отправили на практику в какую-то деревню, на кирпично-известковый  завод. Приехал на практику и начал знакомиться с деятельностью этого  предприятия. Но знал, что осенью меня заберут в армию. Шёл 1941 год, а я  1923 года рождения. Поэтому взял документы, которые мне прислали из  института, и отправил в Кронштадтское военное училище.
 

Отец  получил извещение, что я принят курсантом и должен явиться в Кронштадт.  Сегодня получил извещение, а завтра все заговорили: война. Мужиков всех  забрали на фронт. Проработал четыре или пять дней. Война приближалась, и  я ушёл пешком. Меня подобрал эшелон солдат, которые ехали в район Орши  строить укрепления.
 

А так как Западный фронт развалился,  пленных были тысячи. Многие солдаты разбежались, кто с удовольствием, а  кто без удовольствия отправлялись в Германию. Я добрался до дома, к  матери, к отцу. Война бушевала, а надо ехать в Кронштадт. Дорога в  Кронштадт через Оршу и Витебск уже не работала. забита вагонами. И я  отправился в Кронштадт через Москву. Смоленск проехал, пришёл к  коменданту вокзала, а Смоленск уже в таком состоянии, что комендант  сказал мне: «Иди домой!». До дома - семьдесят километров. Но пошёл  домой. Немцы по Белоруссии уже разгуливали свободно, через Днепр по так  называемому Варшавскому шоссе валом валили на Москву. А самолёты летали  на всей территории и настолько обнаглели, что лётчики тренировались в  стрельбе по одиноким солдатам. Я смотрел на немецкие кресты, задравши  голову, как почувствовал бурун. Оказывается, в меня стреляли из  самолёта, но стрелок не попал.
 

Когда явился, измученный, домой.  лёг в избе. Уснул крепко, тут снаряд попал в избу и разорвался на  потолке. Пробило крышу, фронтон вырвало, всё перебило, а я остался жив.  Меня выбросило.
 

В Белоруссии стало спокойнее, потому что бои  шли под Москвой. А у нас создали волость. Немцы привезли старосту Антона  Клюева. Всё спокойно - надо школу заводить.
Объявили о школе,  учебники русские, только замазали портреты Ленина. В соседней деревне  нашёлся настоящий учитель Сеня Пархоменко, были ещё две старые опытные  учительницы, мне дали учить третий класс. Как я учил, не знаю. Как тот  француз: чему-нибудь и как-нибудь.
 

Когда зимой начался разгром  немцев под Москвой, стало не до школы. Немцы забрали с собой всех таких  мальчиков, как я. и сделали их полицейскими. Надели на них немецкие  шинели. До этого я получил бумагу, что я учитель и даже преподаватель  школы. Показал эту бумагу коменданту, тот - переводчику, переводчик  прочитал, перевёл, и комендант сказал: «Можешь идти домой». Деревню  немцы не спалили. Больше вреда никто не принёс деревне, как татарский  батальон.
 

Однажды рано утром жители деревни (в основном  женщины) увидели: немцы забрали всех остальных мужиков и создали  концлагерь. Собаки, немцы (главным образом, инвалиды, у одного не было  глаза, ходил с чёрной повязкой) и землянки - это и был концлагерь.  Заставили работать: копать землю, траншеи всякие, пилить надо было не  дрова, а тёс. Бревно поднимали высоко на козлы, один стоял вверху, а  двое тащили пилу. Это делать тоже надо уметь, надо навык какой-то. Я  стоял наверху и пилил. Вот такие были работы. А когда действительно  начали приближаться наши войска, мужиков собрали и погнали с собаками на  запад. Дня через три не оказалось рядом ни немцев, ни собак.
 

Вышли  к нам три советских лейтенанта, а потом и солдаты явились. Свобода!  Тех. кто мог служить, отправили в армию и на фронт. Я попал сначала в  375-й стрелковый полк. В этом полку формировалась рота автоматчиков,  давали автомат и отправляли группами на передовую. Была ещё 90-я дивизия  ПВО. Направили в эту дивизию. Там стреляли из зениток по немецким  самолётам, которые уже почти не летали. Немцы были заняты Курской дугой.  Я приглянулся старшему лейтенанту, который ведал АХО. Он взял меня к  себе в штаб дивизии. А что такое штаб дивизии? Это отделы, особисты и  рота связи - 60 красавиц-девок. А так как видели, что я парень  грамотный, видный, старший лейтенант взвалил на меня всю работу. Сам на  машине колесил по Германии, у него чемодан денег, и привозил ковры,  картины, копчёных угрей, копчёного сала и спирт. И вот тогда все офицеры  штаба стали моими друзьями. У меня же был спирт! Вася, только Вася -  так обращались ко мне, никаких субординаций.
 

Здесь я женился.  Она была врачом при штабе дивизии Елизавета Васильевна Медведева. Там  все офицеры при штабе имели своих жён, военных жён. А так как она лечила  мне пальцы правой руки после ранения, майор медицинской службы  посмотрел и написал: «Годен к нестроевой».
 

Война кончилась.  Конец 1945 года. Надо было расформировать ненужные дивизии. И дивизии  расформировали. Некоторых стоящих военных отправили на восток, в Японию.  Остальные майоры, капитаны демобилизовались. У старшего лейтенанта, с  которым я пил спирт, фронтовая жена была беременная. Он застрелился. Я  собрал, будучи начальником складов, себе имущество, даже перину,  консервы, чтобы покормить отца с матерью. Машины у меня не было, а  офицеры из этой дивизии нагружали грузовые машины посудой, коврами,  мебелью и отправлялись домой. Вместе с ними добрался до Орши, а от Орши  до моей деревни 10 километров. Вот я приехал домой к матери и к отцу.
 

Источник
воспоминания Шакуна В.А., учителя географии в Пашской школе.