Воспоминания деревенского учителя

Родился я в Белоруссии. Там раньше не было деревень, а были хутора. Ну что такое хутор, вы представляете: изба, пристройки, сад. Когда вышел приказ о том, чтобы всех крестьян переселить в деревни, это была трагедия. Никто не хотел. Крестьян принуждали переселяться: заявлялись мальчики», разбрасывали соломенные крыши, и приходилось волей-неволей переселяться в деревню. У нас жил старик, который так и остался в землянке на своём хуторе не пошёл.
Отец и мать у меня были крестьяне, а потом - колхозники. В шесть лет я пошёл в школу, которая размещалась в избе кулака. У него было две лошади - вот и кулак. А ученики... По отдельности дети - ангелы, вместе - ад. Учительницу прислали старенькую, интеллигентную, и мы над ней так измывались, что я теперь даже представить не могу. Потом прислали всё-таки двух молодых учительниц.
Я окончил четыре класса. Надо было идти в пятый класс, в семилетку в другой деревне за пять километров. Та школа располагалась в бывшей помещичьей усадьбе. Два кирпичных дома, заросли сирени, очень удобный спуск к Днепру и большой яблоневый сад. Помещика уже не было, а дома заняли один под детский дом, другой - под школу. Учились-то все вместе. Детдомовцы не признавали никаких правил: бегали по партам, дрались с нашими мальчиками. Был ещё цыган - атаман, судья. Он вызывал на суд, кто его попросит, если того обижали. Многие ребята не выдерживали и бросали учёбу. Это хотел и я сделать, но всё же остался и доучился семь классов. Кончил школу, и надо было идти пасти лошадей, коров, то есть в колхоз, потому что десятилетка находилась только в городе Дубровно. Но меня отправили в школу.
Когда пришёл в восьмой класс, в классе было много умных, музыкальных еврейских мальчиков. Мест не хватало, я попал во вторую смену. Ходить за пять километров во вторую смену осенью -очень приятно-, в ноябре распутица, потом сугробы. Просёлочную дорогу заносило снегом. Пока не приходил, из школы, мать спать не ложилась, так как шёл один. Она ждала, живой приду или нет.
К десятому классу я возмужал. Брат пришёл из армии и подарил свои штаны и кавалерийские сапоги. Я стал такой видный парень и даже любил сразу троих: свою учительницу Марию Прохоровну, девочку-красавицу из соседней деревни, через которую проходил по дороге в школу, и учительницу нашей начальной школы.
В 1940 году окончил десять классов «с золотым дипломом», медали не давали, а был формат аттестата с золотым орнаментом. Со мной такие аттестаты получили ещё две девочки Соня и Аня.
Куда деваться? В институт. Девчонки меня и подбили: «Поедем в Москву». Собрали все документы, взяли и мои документы, и девочки поехали. Они пристроились, куда хотели, а мне прислали вызов в институт инженеров коммунального строительства в переулке Тверском-Ямском на Арбате. Необходимо иметь при себе чёрную майку и чёрные трусы. Никаких трусов до этого я в жизни не видел. У меня были посконные кальсоны, а надо было ехать в Москву. Я нигде не был и очень боялся ехать, боялся потеряться. Сказал отцу, а отец говорит: «Денег на дорогу я наскребу, а жить тебе придётся до стипендии, больше денег нет». В колхозе денег не платили, считали трудодни. И я в Москву не поехал – побоялся.
Явился в колхоз и стал помощником счетовода. Через день или два пришли трое мужиков из города, наверное, из НКВД, назвали старого счетовода врагом народа, куда-то его забрали, а я стал счетоводом колхоза. Считал трудодни, готовил финансовые отчёты, годовые. Я был грамотный, что-то соображал. Газет ни в деревне, ни в колхозе не было. Но как-то попалась на глаза заметка, что в Минске открываются курсы бухгалтеров. Всё бросил - и в Минск. Там жил племянник по матери, сапожник. Я нашёл этого племянника. Жена, двое детей, одна комната - и миллион тараканов. Один даже мне в ухо залез. На другой день нашёл эти курсы. Там были всё девочки и шесть мальчиков, которые ушли из институтов по своим причинам. Были экзамены, спрашивали пустяки какие-то по математике. Вижу на стенке: я принят курсантом на курсы бухгалтеров. Шесть этих мальчиков, я в том числе сняли квартиру, договорились с хозяйкой и стали жить коммуной. Платили большую стипендию. Я сумел купить костюм и часы. Парень при часах. Ходили пить пиво всей толпой - это была мода у нас. Так как я учился лучше других, мне присвоили звание - старший бухгалтер. Отправили на практику в какую-то деревню, на кирпично-известковый завод. Приехал на практику и начал знакомиться с деятельностью этого предприятия. Но знал, что осенью меня заберут в армию. Шёл 1941 год, а я 1923 года рождения. Поэтому взял документы, которые мне прислали из института, и отправил в Кронштадтское военное училище.
Отец получил извещение, что я принят курсантом и должен явиться в Кронштадт. Сегодня получил извещение, а завтра все заговорили: война. Мужиков всех забрали на фронт. Проработал четыре или пять дней. Война приближалась, и я ушёл пешком. Меня подобрал эшелон солдат, которые ехали в район Орши строить укрепления.
А так как Западный фронт развалился, пленных были тысячи. Многие солдаты разбежались, кто с удовольствием, а кто без удовольствия отправлялись в Германию. Я добрался до дома, к матери, к отцу. Война бушевала, а надо ехать в Кронштадт. Дорога в Кронштадт через Оршу и Витебск уже не работала. забита вагонами. И я отправился в Кронштадт через Москву. Смоленск проехал, пришёл к коменданту вокзала, а Смоленск уже в таком состоянии, что комендант сказал мне: «Иди домой!». До дома - семьдесят километров. Но пошёл домой. Немцы по Белоруссии уже разгуливали свободно, через Днепр по так называемому Варшавскому шоссе валом валили на Москву. А самолёты летали на всей территории и настолько обнаглели, что лётчики тренировались в стрельбе по одиноким солдатам. Я смотрел на немецкие кресты, задравши голову, как почувствовал бурун. Оказывается, в меня стреляли из самолёта, но стрелок не попал.
Когда явился, измученный, домой. лёг в избе. Уснул крепко, тут снаряд попал в избу и разорвался на потолке. Пробило крышу, фронтон вырвало, всё перебило, а я остался жив. Меня выбросило.
В Белоруссии стало спокойнее, потому что бои шли под Москвой. А у нас создали волость. Немцы привезли старосту Антона Клюева. Всё спокойно - надо школу заводить.
Объявили о школе, учебники русские, только замазали портреты Ленина. В соседней деревне нашёлся настоящий учитель Сеня Пархоменко, были ещё две старые опытные учительницы, мне дали учить третий класс. Как я учил, не знаю. Как тот француз: чему-нибудь и как-нибудь.
Когда зимой начался разгром немцев под Москвой, стало не до школы. Немцы забрали с собой всех таких мальчиков, как я. и сделали их полицейскими. Надели на них немецкие шинели. До этого я получил бумагу, что я учитель и даже преподаватель школы. Показал эту бумагу коменданту, тот - переводчику, переводчик прочитал, перевёл, и комендант сказал: «Можешь идти домой». Деревню немцы не спалили. Больше вреда никто не принёс деревне, как татарский батальон.
Однажды рано утром жители деревни (в основном женщины) увидели: немцы забрали всех остальных мужиков и создали концлагерь. Собаки, немцы (главным образом, инвалиды, у одного не было глаза, ходил с чёрной повязкой) и землянки - это и был концлагерь. Заставили работать: копать землю, траншеи всякие, пилить надо было не дрова, а тёс. Бревно поднимали высоко на козлы, один стоял вверху, а двое тащили пилу. Это делать тоже надо уметь, надо навык какой-то. Я стоял наверху и пилил. Вот такие были работы. А когда действительно начали приближаться наши войска, мужиков собрали и погнали с собаками на запад. Дня через три не оказалось рядом ни немцев, ни собак.
Вышли к нам три советских лейтенанта, а потом и солдаты явились. Свобода! Тех. кто мог служить, отправили в армию и на фронт. Я попал сначала в 375-й стрелковый полк. В этом полку формировалась рота автоматчиков, давали автомат и отправляли группами на передовую. Была ещё 90-я дивизия ПВО. Направили в эту дивизию. Там стреляли из зениток по немецким самолётам, которые уже почти не летали. Немцы были заняты Курской дугой. Я приглянулся старшему лейтенанту, который ведал АХО. Он взял меня к себе в штаб дивизии. А что такое штаб дивизии? Это отделы, особисты и рота связи - 60 красавиц-девок. А так как видели, что я парень грамотный, видный, старший лейтенант взвалил на меня всю работу. Сам на машине колесил по Германии, у него чемодан денег, и привозил ковры, картины, копчёных угрей, копчёного сала и спирт. И вот тогда все офицеры штаба стали моими друзьями. У меня же был спирт! Вася, только Вася - так обращались ко мне, никаких субординаций.
Здесь я женился. Она была врачом при штабе дивизии Елизавета Васильевна Медведева. Там все офицеры при штабе имели своих жён, военных жён. А так как она лечила мне пальцы правой руки после ранения, майор медицинской службы посмотрел и написал: «Годен к нестроевой».
Война кончилась. Конец 1945 года. Надо было расформировать ненужные дивизии. И дивизии расформировали. Некоторых стоящих военных отправили на восток, в Японию. Остальные майоры, капитаны демобилизовались. У старшего лейтенанта, с которым я пил спирт, фронтовая жена была беременная. Он застрелился. Я собрал, будучи начальником складов, себе имущество, даже перину, консервы, чтобы покормить отца с матерью. Машины у меня не было, а офицеры из этой дивизии нагружали грузовые машины посудой, коврами, мебелью и отправлялись домой. Вместе с ними добрался до Орши, а от Орши до моей деревни 10 километров. Вот я приехал домой к матери и к отцу.
Источник
воспоминания Шакуна В.А., учителя географии в Пашской школе.